Неточные совпадения
Городничий. Эк
куда хватили! Ещё умный человек! В уездном городе измена! Что
он, пограничный, что ли? Да отсюда, хоть три года скачи, ни
до какого государства не доедешь.
—
Куда ты девал нашего батюшку? — завопило разозленное
до неистовства сонмище, когда помощник градоначальника предстал перед
ним.
Более всего заботила
его Стрелецкая слобода, которая и при предшественниках
его отличалась самым непреоборимым упорством. Стрельцы довели энергию бездействия почти
до утонченности.
Они не только не являлись на сходки по приглашениям Бородавкина, но, завидев
его приближение, куда-то исчезали, словно сквозь землю проваливались. Некого было убеждать, не у кого было ни о чем спросить. Слышалось, что кто-то где-то дрожит, но где дрожит и как дрожит — разыскать невозможно.
На другой день, проснувшись рано, стали отыскивать"языка". Делали все это серьезно, не моргнув. Привели какого-то еврея и хотели сначала повесить
его, но потом вспомнили, что
он совсем не для того требовался, и простили. Еврей, положив руку под стегно, [Стегно́ — бедро.] свидетельствовал, что надо идти сначала на слободу Навозную, а потом кружить по полю
до тех пор, пока не явится урочище, называемое Дунькиным вра́гом. Оттуда же, миновав три повёртки, идти
куда глаза глядят.
Скорым шагом удалялся
он прочь от города, а за
ним, понурив головы и едва поспевая, следовали обыватели. Наконец к вечеру
он пришел. Перед глазами
его расстилалась совершенно ровная низина, на поверхности которой не замечалось ни одного бугорка, ни одной впадины.
Куда ни обрати взоры — везде гладь, везде ровная скатерть, по которой можно шагать
до бесконечности. Это был тоже бред, но бред точь-в-точь совпадавший с тем бредом, который гнездился в
его голове…
То, что она уехала, не сказав
куда, то, что ее
до сих пор не было, то, что она утром еще ездила куда-то, ничего не сказав
ему, — всё это, вместе со странно возбужденным выражением ее лица нынче утром и с воспоминанием того враждебного тона, с которым она при Яшвине почти вырвала из
его рук карточки сына, заставило
его задуматься.
Дама эта не дошла
до них и куда-то скрылась.
— Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. — Так видишь ли: я бы позвал тебя к себе, но жена не совсем здорова. А вот что: если ты хочешь
их видеть,
они, наверное, нынче в Зоологическом Саду от четырех
до пяти. Кити на коньках катается. Ты поезжай туда, а я заеду, и вместе куда-нибудь обедать.
Всё семейство сидело за обедом. Дети Долли с гувернанткой и Варенькой делали планы о том,
куда итти за грибами. Сергей Иванович, пользовавшийся между всеми гостями уважением к
его уму и учености, доходившим почти
до поклонения, удивил всех, вмешавшись в разговор о грибах.
Коцебу, в которой Ролла играл г. Поплёвин, Кору — девица Зяблова, прочие лица были и того менее замечательны; однако же
он прочел
их всех, добрался даже
до цены партера и узнал, что афиша была напечатана в типографии губернского правления, потом переворотил на другую сторону: узнать, нет ли там чего-нибудь, но, не нашедши ничего, протер глаза, свернул опрятно и положил в свой ларчик,
куда имел обыкновение складывать все, что ни попадалось.
Он даже
до того был неучтив, что скоро ушел от
них в другую сторону, желая повысмотреть,
куда ушла губернаторша с своей дочкой.
Он шел скоро и твердо, и хоть чувствовал, что весь изломан, но сознание было при
нем. Боялся
он погони, боялся, что через полчаса, через четверть часа уже выйдет, пожалуй, инструкция следить за
ним; стало быть, во что бы ни стало надо было
до времени схоронить концы. Надо было управиться, пока еще оставалось хоть сколько-нибудь сил и хоть какое-нибудь рассуждение…
Куда же идти?
Что же касается
до сестриц и
до братца вашего, то
они действительно пристроены, и деньги, причитающиеся
им, выданы мною на каждого, под расписки,
куда следует, в верные руки.
— В разврате! Ну вот вы
куда! А впрочем, по порядку прежде отвечу вам насчет женщины вообще; знаете, я расположен болтать. Скажите, для чего я буду себя сдерживать? Зачем же бросать женщин, коли я хоть
до них охотник? По крайней мере, занятие.
— Нельзя же было кричать на все комнаты о том, что мы здесь говорили. Я вовсе не насмехаюсь; мне только говорить этим языком надоело. Ну
куда вы такая пойдете? Или вы хотите предать
его? Вы
его доведете
до бешенства, и
он предаст себя сам. Знайте, что уж за
ним следят, уже попали на след. Вы только
его выдадите. Подождите: я видел
его и говорил с
ним сейчас;
его еще можно спасти. Подождите, сядьте, обдумаем вместе. Я для того и звал вас, чтобы поговорить об этом наедине и хорошенько обдумать. Да сядьте же!
Случилось так, что Коля и Леня, напуганные
до последней степени уличною толпой и выходками помешанной матери, увидев, наконец, солдата, который хотел
их взять и куда-то вести, вдруг, как бы сговорившись, схватили друг друга за ручки и бросились бежать. С воплем и плачем кинулась бедная Катерина Ивановна догонять
их. Безобразно и жалко было смотреть на нее, бегущую, плачущую, задыхающуюся. Соня и Полечка бросились вслед за нею.
Я пришел к себе на квартиру и нашел Савельича, горюющего по моем отсутствии. Весть о свободе моей обрадовала
его несказанно. «Слава тебе, владыко! — сказал
он перекрестившись. — Чем свет оставим крепость и пойдем
куда глаза глядят. Я тебе кое-что заготовил; покушай-ка, батюшка, да и почивай себе
до утра, как у Христа за пазушкой».
— Послушайте, Иван Кузмич! — сказал я коменданту. — Долг наш защищать крепость
до последнего нашего издыхания; об этом и говорить нечего. Но надобно подумать о безопасности женщин. Отправьте
их в Оренбург, если дорога еще свободна, или в отдаленную, более надежную крепость,
куда злодеи не успели бы достигнуть.
— Да перестань, что ты извиняешься? — перебил Базаров. — Кирсанов очень хорошо знает, что мы с тобой не Крезы [Крез — царь Лидии (560–546 гг.
до н. э.), государства Малой Азии, обладавший, по преданию, неисчислимыми богатствами; в нарицательном смысле — богач.] и что у тебя не дворец.
Куда мы
его поместим, вот вопрос.
— Великодушная! — шепнул
он. — Ох, как близко, и какая молодая, свежая, чистая… в этой гадкой комнате!.. Ну, прощайте! Живите долго, это лучше всего, и пользуйтесь, пока время. Вы посмотрите, что за безобразное зрелище: червяк полураздавленный, а еще топорщится. И ведь тоже думал: обломаю дел много, не умру,
куда! задача есть, ведь я гигант! А теперь вся задача гиганта — как бы умереть прилично, хотя никому
до этого дела нет… Все равно: вилять хвостом не стану.
— Мы, наконец, дошли
до пределов возможного и должны остановиться, чтоб, укрепясь на занятых позициях, осуществить возможное, реализовать
его, а там история укажет,
куда и как нам идти дальше. Я — кончил.
Он исчез. Парень подошел к столу, взвесил одну бутылку, другую, налил в стакан вина, выпил, громко крякнул и оглянулся, ища,
куда плюнуть. Лицо у
него опухло, левый глаз почти затек, подбородок и шея вымазаны кровью.
Он стал еще кудрявей, — растрепанные волосы
его стояли дыбом, и
он был еще более оборван, — пиджак вместе с рубахой распорот от подмышки
до полы, и, когда парень пил вино, — весь бок
его обнажился.
Поговорить с нею о Безбедове Самгину не удавалось, хотя каждый раз
он пытался начать беседу о
нем. Да и сам Безбедов стал невидим, исчезая куда-то с утра
до поздней ночи. Как-то, гуляя, Самгин зашел к Марине в магазин и застал ее у стола, пред ворохом счетов, с толстой торговой книгой на коленях.
Клим начал смотреть на Нехаеву как на существо фантастическое. Она заскочила куда-то далеко вперед или отбежала в сторону от действительности и жила в мыслях, которые Дмитрий называл кладбищенскими. В этой девушке было что-то напряженное
до отчаяния, минутами казалось, что она способна выпрыгнуть из окна. Особенно удивляло Клима женское безличие, физиологическая неощутимость Нехаевой, она совершенно не возбуждала в
нем эмоции мужчины.
«Ведь и я бы мог все это… — думалось
ему, — ведь я умею, кажется, и писать; писывал, бывало, не то что письма, и помудренее этого!
Куда же все это делось? И переехать что за штука? Стоит захотеть! „Другой“ и халата никогда не надевает, — прибавилось еще к характеристике другого; — „другой“… — тут
он зевнул… — почти не спит… „другой“ тешится жизнью, везде бывает, все видит,
до всего
ему дело… А я! я… не „другой“!» — уже с грустью сказал
он и впал в глубокую думу.
Он даже высвободил голову из-под одеяла.
— Во-на!
Он их сунет куда-нибудь, и сам черт не сыщет. Когда-то еще немец приедет,
до тех пор забудется…
Он чаще прежнего заставал ее у часовни молящеюся. Она не таилась и даже однажды приняла
его предложение проводить ее
до деревенской церкви на гору,
куда ходила одна, и во время службы и вне службы, долго молясь и стоя на коленях неподвижно, задумчиво, с поникшей головой.
— Нечего делать, — с тоской сказала бабушка, — надо пустить. Чай, голоднехонек, бедный!
Куда он теперь в этакую жару потащится? Зато уж на целый месяц отделаюсь! Теперь
его до вечера не выживешь!
Он предоставил жене получать за
него жалованье в палате и содержать себя и двоих детей, как она знает, а сам из палаты прямо шел куда-нибудь обедать и оставался там
до ночи или на ночь, и на другой день, как ни в чем не бывало, шел в палату и скрипел пером, трезвый,
до трех часов. И так проживал свою жизнь по людям.
Бабушка, воротясь, занялась было счетами, но вскоре отпустила всех торговок, швей и спросила о Райском. Ей сказали, что
он ушел на целый день к Козлову,
куда он в самом деле отправился, чтоб не оставаться наедине с Татьяной Марковной
до вечера.
— Андрей Петрович, — схватил я
его за руку, не подумав и почти в вдохновении, как часто со мною случается (дело было почти в темноте), — Андрей Петрович, я молчал, — ведь вы видели это, — я все молчал
до сих пор, знаете для чего? Для того, чтоб избегнуть ваших тайн. Я прямо положил
их не знать никогда. Я — трус, я боюсь, что ваши тайны вырвут вас из моего сердца уже совсем, а я не хочу этого. А коли так, то зачем бы и вам знать мои секреты? Пусть бы и вам все равно,
куда бы я ни пошел! Не так ли?
Не было возможности дойти
до вершины холма, где стоял губернаторский дом: жарко, пот струился по лицам. Мы полюбовались с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная часть лежала около холма, потом велели скорее вести себя в отель, под спасительную сень, добрались
до балкона и заказали завтрак, но прежде выпили множество содовой воды и едва пришли в себя. Несмотря на зонтик, солнце жжет без милосердия ноги, спину, грудь — все,
куда только падает
его луч.
«Мы однажды добрались в пургу
до юрты, — говорил отец Никита, — а товарищи отстали: не послушали инстинкта собак, своротили
их не туда,
куда те мчали, и заблудились.
— «
Куда же отправитесь, выслужив пенсию?» — «И сам не знаю; может быть, во Францию…» — «А вы знаете по-французски?» — «О да…» — «В самом деле?» И мы живо заговорили с
ним, а
до тех пор, правду сказать, кроме Арефьева, который отлично говорит по-английски, у нас рты были точно зашиты.
Вследствие колебания морского дна у берегов Японии в бухту Симодо влился громадный вал, который коснулся берега и отхлынул, но не успел уйти из бухты, как навстречу
ему, с моря, хлынул другой вал, громаднее.
Они столкнулись, и не вместившаяся в бухте вода пришла в круговоротное движение и начала полоскать всю бухту, хлынув на берега, вплоть
до тех высот,
куда спасались люди из Симодо.
Кавадзи все твердил: «
До свидания, когда увидимся?»
Он надеялся, не выскажемся ли мы,
куда пойдем из Нагасаки, то есть не воротимся ли в Россию.
Она осветила кроме моря еще озеро воды на палубе, толпу народа, тянувшего какую-то снасть, да протянутые леера, чтоб держаться в качку. Я шагал в воде через веревки, сквозь толпу; добрался кое-как
до дверей своей каюты и там, ухватясь за кнехт, чтоб не бросило куда-нибудь в угол, пожалуй на пушку, остановился посмотреть хваленый шторм. Молния как молния, только без грома, или
его за ветром не слыхать. Луны не было.
«А вы
куда изволите: однако в город?» — спросил
он. «Да, в Якутск. Есть ли перевозчики и лодки?» — «Как не быть!
Куда девается? Вот перевозчики!» — сказал
он, указывая на толпу якутов, которые стояли поодаль. «А лодки?» — спросил я, обращаясь к
ним. «Якуты не слышат по-русски», — перебил смотритель и спросил
их по-якутски. Те зашевелились, некоторые пошли к берегу, и я за
ними. У пристани стояли четыре лодки. От юрты
до Якутска считается девять верст: пять водой и четыре берегом.
Нам подали шлюпки, и мы, с людьми и вещами, свезены были на прибрежный песок и там оставлены, как совершенные Робинзоны. Что толку, что Сибирь не остров, что там есть города и цивилизация? да
до них две, три или пять тысяч верст! Мы поглядывали то на шкуну, то на строения и не знали,
куда преклонить голову. Между тем к нам подошел какой-то штаб-офицер, спросил имена, сказал свое и пригласил нас к себе ужинать, а завтра обедать. Это был начальник порта.
«
Куда же мы идем?» — вдруг спросил кто-то из нас, и все мы остановились. «
Куда эта дорога?» — спросил я одного жителя по-английски.
Он показал на ухо, помотал головой и сделал отрицательный знак. «Пойдемте в столицу, — сказал И. В. Фуругельм, — в Чую, или Чуди (Tshudi, Tshue — по-китайски Шоу-ли, главное место, но жители произносят Шули);
до нее час ходьбы по прекрасной дороге, среди живописных пейзажей». — «Пойдемте».
Рабочие —
их было человек 20 — и старики и совсем молодые, все с измученными загорелыми сухими лицами, тотчас же, цепляя мешками за лавки, стены и двери, очевидно чувствуя себя вполне виноватыми, пошли дальше через вагон, очевидно, готовые итти
до конца света и сесть
куда бы ни велели, хоть на гвозди.
Веревкин никак не мог догадаться,
куда они приехали, но с удовольствием пошел в теплую избу, заранее предвкушая удовольствие выспаться на полатях
до седьмого пота. С морозу лихо спится здоровому человеку, особенно когда
он отломает верст полтораста. Пока вытаскивались из экипажа чемоданы и наставлялся самовар для гостей, Веревкин, оглядывая новую избу, суетившуюся у печки хозяйку, напрасно старался решить вопрос, где
они. Только когда в избу вошел Нагибин, Веревкин догадался, что
они в Гарчиках.
— Вот еще Ляховский… Разжился фальшивыми ассигнациями да краденым золотом, и черту не брат! Нет, вот теперь
до всех вас доберется Привалов… Да.
Он даром что таким выглядит тихоньким и, конечно, не будет иметь успеха у женщин, но Александра Павлыча с Ляховским подтянет. Знаете, я слышала, что этого несчастного мальчика, Тита Привалова, отправили куда-то в Швейцарию и сбросили в пропасть. Как вы думаете, чьих рук это дельце?
— Прогорел совсем и тоже думает махнуть в Ирбит… Эти игроки все ездят на ярмарку поправляться, как больные куда-нибудь на воды. Папахен верует в теорию вероятностей и надеется выплыть… А шельма Ломтев мастерски
его взвесил: общипал
до последнего перышка.
Ему вспомнились
его же собственные слова у старца: «Мне все так и кажется, когда я вхожу куда-нибудь, что я подлее всех и что меня все за шута принимают, — так вот давай же я и в самом деле сыграю шута, потому что вы все
до единого глупее и подлее меня».
Мало того, когда
он уверял потом следователя, что отделил полторы тысячи в ладонку (которой никогда не бывало), то, может быть, и выдумал эту ладонку, тут же мгновенно, именно потому, что два часа пред тем отделил половину денег и спрятал куда-нибудь там в Мокром, на всякий случай,
до утра, только чтобы не хранить на себе, по внезапно представившемуся вдохновению.
— Знаешь, Алешка, — пытливо глядел
он ему в глаза, весь под впечатлением внезапной новой мысли, вдруг
его осиявшей, и хоть сам и смеялся наружно, но, видимо, боясь выговорить вслух эту новую внезапную мысль свою,
до того
он все еще не мог поверить чудному для
него и никак неожиданному настроению, в котором видел теперь Алешу, — Алешка, знаешь,
куда мы всего лучше бы теперь пошли? — выговорил
он наконец робко и искательно.
Но Владимиру было уж не
до возражений:
он дрожал, как лист, зуб на зуб не попадал, и совершенно бессмысленно улыбался.
Куда девалось
его красноречие,
его чувство тонкого приличия и собственного достоинства!
Я добрался наконец
до угла леса, но там не было никакой дороги: какие-то некошеные, низкие кусты широко расстилались передо мною, а за
ними далёко-далёко виднелось пустынное поле. Я опять остановился. «Что за притча?.. Да где же я?» Я стал припоминать, как и
куда ходил в течение дня… «Э! да это Парахинские кусты! — воскликнул я наконец, — точно! вон это, должно быть, Синдеевская роща… Да как же это я сюда зашел? Так далеко?.. Странно! Теперь опять нужно вправо взять».
Я отправился по этой тропинке; дошел
до пасеки. Рядом с нею стоял плетеный сарайчик, так называемый амшаник,
куда ставят улья на зиму. Я заглянул в полуоткрытую дверь: темно, тихо, сухо; пахнет мятой, мелиссой. В углу приспособлены подмостки, и на
них, прикрытая одеялом, какая-то маленькая фигура… Я пошел было прочь…